вопросы, потому что сейчас подвезут пыточное оборудование, и рано или поздно кто-нибудь из вашей братии заговорит. А кто первый заговорит, тому и послабление выйдет, вместо виселицы каторга, а за особо ценную информацию можем и помилование выхлопотать. У секретной карательной службы весьма широкие полномочия, — закончил свою тираду Окерлунд и выложил на стол револьвер.
– Что-то я о такой службе не слышал, — с акцентом ответил боцман.
– На то она и секретная, чтобы о ней те, кому не надо, не слыхивали. Дети есть? — неожиданно спросил Окерлунд.
– Двое.
– Живут здесь?
Боцман утвердительно кивнул.
– Очень хорошо. Времени тебя уговаривать у нас нет. Или ты думаешь о своей семье, которая может лишиться кормильца, отвечаешь на вопросы, а мы постараемся тебе помочь, или будешь упираться и молчать. Тогда без лишних разговоров отправляешься в трюм и ждешь своей незавидной участи.
– И вы туда же, — горько сказал рыбак.
– Что?
– Линдстрем тоже детьми стращал, когда я начал кое-что смекать про его делишки. Мы с Якобсоном уже подумывали покидать их за борт, и концы в воду. Да вот, видать, не успели.
– Сейчас поздно посыпать голову пеплом, Карлсон.
– И то верно, скажите, если я стану отвечать, меня обратно к Линдстрему не отправят?
– Это зависит от твоей правдивости. Если твои слова подтвердятся, мы оградим тебя от излишних контактов.
– Ладно, спрашивайте, — буркнул Карлсон. — Только закурить можно?
– Можно, — согласился Окерлунд, и выложил на стол щегольской позолоченный портсигар и спички.
– Извините, я своим табачком пробавляюсь, — с этими словами Карлсон откуда-то из недр своего кожаного комбинезона достал кисет и трубку, не спеша набил ее и, наконец, раскурил. Окерлунд тоже закурил. Рубка окуталась синеватым дымком. Широкое, обветренное, суровое лицо рыбака несколько смягчилось и приняло спокойное выражение.
– Очень хорошо. Ларс Карлсон — это ваше настоящее имя? — начал вести допрос Окерлунд, перейдя на вы.
– Да.
– Как давно вас завербовали?
– Что это значит?
– Как давно вы работаете на немцев?
– Никто меня не вербовал. Я нанялся на судно в октябре прошлого года. Я не знал, что оно немецкое. Я сам шкипер, много лет рыбачу, ходили вместе с братом и Якобсоном на катере, в сентябре попали в шторм, и катер разнесло в щепы о риф. Мой брат погиб. Остались двое сирот и вдова. Я оказался единственным мужчиной, почитай, на две семьи. Этот траулер новенький, пришел из Швеции. Решили путину у нас провести. Линдстрем стал набирать команду, ну я и пошел, конечно.
– Расскажите поподробнее, сколько человек было на судне, когда они пришли, — подключился к допросу Ренгартен.
– Было всего четыре человека. Они наняли меня и Якобсона.
– И что дальше?
– Ну мы стали ходить в море, рыбу ловить, тут я сразу понял, что никакие они не рыбаки, самых простых вещей не знают. Линдстрем назначил меня боцманом и приказал, чтобы мы с Якобсоном обеспечивали улов, и дал нам в помощники еще одного матроса, я так понимаю теперь, этот матрос, Нильсен, больше присматривал за нами. Мы с Якобсоном сначала не поняли, чем они занимаются, только удивлялись, что это мы сети ставим, не где рыбы больше, а где корабли чаще ходят. Я-то наши места знаю, пытался Линдстрему объяснить, а он ни в какую, здесь ставить, и все. Потом меня начали одолевать подозрения, когда они стали мачты выдвигать и провода натягивать. Я спросил: зачем, мол, это, а он сказал, что судно современное, оборудовано новейшей системой радионавигации.
– То есть три человека, включая шкипера, непосредственно в рыбной ловле участия не принимали? — спросил Ренгартен.
– Так и есть. Один кочегарил, один за нами присматривал, а Линдстрем с помощником Круусом своими делами занимались. Круус этот все время на камбузе торчал, хотя из него такой же кок, как из меня монашка.
– Откуда у вас мины?
– Вот это самое тяжелое, — со вздохом произнес боцман. — Встретились мы с подводной лодкой, с нее мины и получили. Тогда-то Линдстрем и стал стращать меня и Якобсона, говорил, что у него длинные руки и что если мы проболтаемся, то не только нас на корм рыбам пустит, но и до наших семей доберется. А если мы такие идиоты и все же пойдем в полицию, то нас русские на первом суку и повесят за измену. Вот такие дела, порыбачили, в общем. Потом ходили эти мины ставить, после я узнал, что на них подорвались русские и голландские суда, погибли моряки. Тут мы с Якобсоном и решились, ну я вам говорил…
– Вот карта, Карлсон, покажите, где вы принимали мины, где ставили, когда, сколько раз? — заинтересованно спросил Ренгартен.
Боцман водил толстым пальцем по карте, одновременно давая пояснения.
– Все сходится, Рагнар Ансельмович, — удовлетворенно произнес Ренгартен. — Это они.
– Вы номера лодки не видели?
– Почему не видел? Видел, хотя принимали груз в темноте. «U‑26», вот такой был номер.
– Лодка приходила одна и та же? — спросил Окерлунд.
– Да, всегда одна лодка была.
– Слышали, Иван Иванович, эта та, что потопила «Палладу».
– И не только ее. Матерый зверюга.
– Очень хорошо, — Окерлунд продолжил разговор со своего любимого словца. — Капитан общался с экипажем лодки?
– Нет, общался Круус.
– На каком языке?
– На немецком.
– У вас еще есть вопросы, Иван Иванович?
– Нет, более пока не имею.
– Очень хорошо, вот что, Карлсон, пойдемте, вернее, сидите пока.
– Иванов, — позвал Окерлунд городового, — вот что, приведите нам некого Крууса, да, и пусть подследственный Карлсон ожидает на юте.
– Извините, недопонял, где вы говорите?
– В задней части судна, — поморщившись, ответил Окерлунд.
– Связать?
– Нет, связывать не надо.
– А ну как сбегет?
– Не сбежит, — решительно ответил Ренгартен.
Карлсон благодарно посмотрел на офицера.
– А куда делся ваш начальник? — обратился Ренгартен к полицейскому.
– Так на кухне он, вы же сами приказывали обеспечить горячим обедом.
– Мать его, — выругался Ренгартен и бросился вон из рубки.
На камбузе Койву мирно жарил домашние колбаски, которые вместе с другой снедью предусмотрительно прихватил с собой, смекнув, что дело с этими карателями не на полчаса, а к приему пищи полицейский относился со всем пиитетом. Аромат стоял удивительный.
– Прекратить! — сверкая глазами, закричал обычно спокойный Ренгартен.
От испуга урядник уронил нож, которым так любовно переворачивал сочные подрумянившиеся кружочки.
– Вы же сами приказали обеспечить, — остолбенело глядя на офицера, промямлил он.
– Да чтоб тебя, — Ренгартен полез в самую топку, потом стал открывать все шкафчики, вываливать все, что там было, и, наконец, в изнеможении плюхнулся на табуретку.
– Слава тебе господи, — с облегчением произнес он, — тут она, голубушка.
– Кто она? Что с вами? — недоуменно спросил Койву.
– Все нормально, извините ради бога, я накричал на вас почем зря. Откуда вам было знать, в самом деле, что здесь спрятана радиостанция. Я просто испугался, что она в плите где-нибудь. Запахи от вашей колбасы фантастические, а мы проголодались, право слово, так что, когда будет готово, зовите к ужину, премного будем благодарны.
– Ничего, бывает, служба, понимаем. Мы что, мы только гостей хотели покормить, — постепенно успокаиваясь, запричитал полицейский.
– Вот именно, служба, так что зла не держите, — с этими словами Ренгартен направился обратно в рубку.
Круус сидел, положив ногу на ногу, и курил. Был он худощав, хорошо сложен и чем-то по виду напоминал ястреба.
– Радиостанция, слава богу, нашлась, Рагнар Ансельмович, — сказал Ренгартен, входя в рубку.
– Очень хорошо, — по обыкновению вставил Окерлунд, — а у нас тут шпион, Иван Иванович, да-с, кадровый разведчик, так они, во всяком случае, заявляют, но более говорить ни о чем не желают, не хотят позорить честь мундира. Ничего, пыточная команда на подходе, разговорится.
– Что за околесицу вы несете? — брезгливо произнес Круус. — Какая карательная служба, какие пыточные инструменты, бред. Кто вы такие вообще, неизвестно, а я, извините, неизвестно с кем разговаривать не стану.
– Раскусили, значит, очень хорошо. Да, нет такой службы, и мы на самом деле ваши коллеги только, естественно, с противной стороны. Про Особое делопроизводство, надеюсь, слышали?
– Слышал.
– Очень хорошо. Так вот, если вы профессионал, то должны знать, что в любом подобном ведомстве, в том числе и в русской, и в немецкой контрразведке, имеются заплечных дел мастера, и языки развязываются почти у всех, а у кого не развязываются,
